На гравюрах эпохи Гэнроку нередко можно увидеть изображение влюблённых пар, где кавалеры неотличимы от дам. Идеал человеческой красоты, запечатленный античной скульптурой, тоже близок к чему-то среднему между мужчиной и женщиной. Не заключена ли в этом одна из тайн любви? Не содержится ли в основе этого чувства недостижимое, но страстное желание стать точь-в-точь таким, как предмет твоей страсти? Быть может, в недостижимости подобного стремления - корень трагического противостояния, заставляющего людей подступаться к этой задаче с другой стороны: они, наоборот, преувеличивают различия между мужчиной и женщиной, вступая в сложные кокетливые игры. Если влюблённым и удаётся достичь сходства, оно бывает лишь мгновенным и иллюзорным. Девушка становится всё более смелой, юноша всё более робким, они движутся навстречу, на миг соединяются в одной точке и тут же проносятся мимо, удаляясь прочь друг от друга.

Стефан Цвейг пишет: "Дьявольское начало есть в каждом человеке; это беспокойство, побуждающее нас вырваться за пределы своего "я", стремиться к бесконечному... Словно сама природа почерпнула из недр древнего хаоса неистребимый ген непокоя и заразила им нашу душу". Этот "ген непокоя" вносит в нашу жизнь напряжение, вселяет в нас "жажду сверхчеловеческого, сверчувственного". Пока же сознанию отводится роль разъяснения и примечания к чему-то главному, человек может обходиться и без сознания.

Предвкушение смерти наполняло моё существо трепетом неземной радости. Мне казалось, что я владею всем миром. И неудивительно - человек больше всего увлечён путешествием, когда готовится к нему. Он богат мечтами и ожиданиями, но стоит отправиться в путь, и начнутся разочарования - богатство будет растрачено. Вот почему путешествия всегда так бесплодны.

Жизнь с самого начала давила на меня бременем Чувства Долга. Было ясно, что ноша эта выше моих сил, но Жизнь вновь и вновь корила меня за пренебрежение долгом. О, каким наслаждением было бы подставить Жизни подножку, именуемую смертью!

Лицедейство, о котором я уже писал, сделалось частью моей натуры. Это перестало быть актёрством. Постоянные потуги изобразить себя нормальным человеком привели к тому, что та доля нормальности, которая была дарована мне природой, оказалась разъедена ржавчиной, и со временем я стал и эту естественную часть своей души считать притворством. Иначе говоря, я превратился в человека, который не верит ни во что, кроме лжи. Я настолько запутался в себе, что даже разучился поступать вопреки собственной природе...