Через свои исследования принципа синхронистичности Юнг открыл возможность объединения глубинной психологии и микрофизики, а также использования этих идей в современном естествознании. Понятие психоидных архетипов, в особенности, архетипа числа, вероятно, и является тем самым мостом к биологии, физиологии и микрофизике. В принципе, больше нет ничего, что бы препятствовало принятию мыслей Юнга. В других областях (таких, как антропология, исторические исследования, мифология, китаистика, теология и парапсихология) шаги к дискуссии уже предпринимаются, и с каждым годом всё больше и больше серьёзных учёных принимают во внимание взгляды Юнга. Тем не менее, пока мы не можем с уверенностью утверждать, что в ближайшие годы открытия Юнга получат широкое признание. На мой взгляд, препятствием к такому признанию является политическая и социологическая тенденция видеть и искать высшие ценности в коллективных силах и целях. Несмотря на то, что подрастающее поколение проявляет повышенный интерес к человеческому бытию и к ситуации человеческого бытия, занимаясь психологией и социологией, наибольшее внимание в этих двух дисциплинах уделяется статистическим расчётам человеческого поведения, а не пониманию личности или индивидуальности человека. Юнг либо практически полностью игнорируется теми, кто смотрит на мир с такой позиции, либо считается ими старомодным представителем устаревшего «буржуазного индивидуализма». [1] Это поверхностное приравнивание «индивидуации» к индивидуализму не нуждается в комментариях, т.к. оно отражает абсолютное непонимание того, что Юнг понимал под термином «индивидуация». В то же время существует стоящее внимания возражение, которое, на мой взгляд, нуждается в более подробном обсуждении. Этот фундаментальный вопрос касается психологической валидности статистических методов, которые широко используются в настоящее время. Юнг рассматривал психологическую и социологическую статистическую отчётность так же, как их понимает современная физика, т.е. в качестве абстракции ума. Например, если я говорю, что камни в этой куче имеют средний размер пяти квадратных дюймов, это может быть верно в теории, но на самом деле мне следовало бы очень долго перебирать их, чтобы найти камень точно такого размера. Все эти камни разного размера, и именно они – реальность. То же самое можно сказать обо всех общих утверждениях о человеческой природе и поведении, т.к. фактически носителем жизни является индивидуум. Никто не может говорить о жизни миллионов людей в целом, потому что миллионы разных людей являются носителями жизни, безусловной реальностью. [2]

Основанные на статистике теории выводят идеальное абстрактное среднее, для которого отменяются любые исключения на обоих концах шкалы. Таким образом, психология или антропология развиваются через получение общезначимых результатов, которые валидны, но в то же время дают нам абстрактную картину среднего человека, из которой стёрты все его индивидуальные черты. Этот метод приводит к накоплению научных знаний, но не к пониманию реальности человеческого бытия. [3] Результатом применения этого метода является удивительно далёкая от реальности, рационалистичная картина мира, в которой индивидуальные черты становятся случайными. Юнг пишет:

Нам не следует недооценивать психологический эффект статистической картины мира: она отбрасывает индивидуальное в пользу безличных единиц, которые собираются в массовые объединения. Вместо конкретного индивида у нас есть имена организаций или, в конце концов, идея государства в качестве основы политической действительности. Таким образом, моральная ответственность индивидуума заменяется политикой государства. Вместо моральной и интеллектуальной дифференциации индивидуального у нас общественное благосостояние и рост уровня жизни. Цель и смысл жизни индивидуума (которая является естественной реальностью) больше не состоят в собственном развитии, но заключаются в политике государства, которое вытесняет индивидуальное и подразумевает лишь реализацию абстрактной идеи, которая стремится подчинить себе всю жизнь индивидуума. Индивидуум оказывается чудовищно депривированным в моральном решении вопроса, как ему следует прожить свою собственную жизнь. Вместо этого им управляют, его кормят, одевают и учат как социальную единицу, в удивительном соответствии стандартам, которыми довольны и удовлетворены массы. [5]

Но индивидуум, подавленный собственной незначительностью и беспомощностью, должен чувствовать себя потерявшим свой смысл (который всё-таки не идентичен уровню общественного благосостояния), а значит, он уже на пути к государственному рабству или, сам того не желая, стал его приверженцем. [6]

Идея государства или общества становится квазиживой реальностью, от которой может ожидаться всё что угодно. «Но на самом деле это лишь маска для тех, кто знает, как на этом играть. Таким образом, конституциональное государство работает в ситуации примитивного строя общества (коммунизма или первобытного племени), в котором каждый подчиняется авторитарной власти главы или олигархии». [7] С точки зрения всех практических целей индивидуума следует устранить и не дать ему реализовать свой собственный смысл жизни.

Следует признать, что индивидуальные отклонения от статистических норм могут быть признаком глубоко патологичной или антисоциальной личности, но столь же часто они оказываются плодотворными. Адольф Портман показала, что даже среди животных существуют необычные особи, которые запускают позитивные изменения в поведении группы. Например, иногда случается, что птица вместо миграции на юг стремится остаться в том же месте, где она провела лето. Если такой эксперимент не удаётся, птица бесследно исчезает, но если он заканчивается успешно, в следующем году несколько других птиц следуют её примеру. Если это продолжится, в конце концов, изменится поведение целой группы. Однако апробирует новую форму адаптации всегда индивидуум. Таким образом, на животном уровне уже очевидна естественная полярность между индивидуумом и группой (их противопоставление). [8]

Современная социологическая литература постоянно подчёркивает, что «мы-интересы» должны быть превыше «я-интересов», но она не делает различий между сознанием и бессознательным. «Мы-интересы» - это лишь содержание коллективного сознания, но не бессознательного. Здесь учитывается тот факт, что исторически коллективное сознание, вероятно, старше и важнее, чем эго-сознание; эго-сознание большинству людей кажется позднее приобретённым и очень лабильным. Человек со слабым эго, как правило, восполняет его дефектным эго-сознанием и упрямым инфантильным эгоизмом, который не может быть уничтожен, пока эго не станет сильнее и не созреет до определённого уровня общественного сознания.

Но что же фактически удерживает группу вместе до появления эго-сознания? Очевидно, это те же самые силы, что и объединяют группы животных, а именно некие социальные инстинкты, а в случае человеческого существования – архетипические поведенческие паттерны, которые реализуются в символических обычаях, практиках, ритуалах, т.е. тотемические и религиозные символы, духовные и психологические формы инстинктов.

На примитивном уровне система вступающих в брак классов играет особую роль. На этом уровне Юнг делает различия между экзогамной энергией, которая, по-видимому, направлена на разобщение слишком узких групп и семейных кланов, и эндогамной (инцестуозной) тенденцией, которая защищает группу от распада. Однако социальный порядок, основанный на вступающих в брак классах, уже давно распался, за исключением некоторых очень примитивных народов. С течением времени стал распространяться экзогамный порядок, и он смёл все преграды. Эндогамная же тенденция (которую можно назвать тенденцией к социальной сплочённости) сместилась в область религии и политики [9], где процветают религиозные общества и секты, напоминающие о братских и христианских идеях «братской любви», которые позднее развились до национальных государств. Но увеличение интернациональных взаимодействий между мужчинами и женщинами на всех уровнях, а также ослабление конфессиональных религий ведёт к преодолению или стиранию этих границ. Поэтому человечество находится в опасности погружения в аморфную массу без каких-либо различимых признаков социального порядка. Существует только один возможный способ предотвратить массовую регрессию к «тотемным» группам (многие так думают о множестве молодёжных групп или революционных идеологических группировках), и это помещение эндогамной тенденции внутрь индивидуума, чтобы она позволила ему соединить фрагментированные части его собственной личности и обрести безопасность в собственной индивидуальности. [10] Именно поэтому в наши дни в коллективном бессознательном наблюдается столь высокая констелляция архетипических мотивов Антропоса и мандалы: они позволяют взять контроль над неизбежным распадом массовой психики. И именно поэтому проблема любви или переноса, которая обсуждалась выше, имеет столь большое значение, ибо она является основой способности человека к построению отношений. Это жизненно важно не только для отдельных индивидуумов, но и для общества, духовного и морального прогресса человечества. [11]

В конечном итоге только символ Самости обладает достаточной мощью, чтобы соединить людей в тесное сообщество, потому как «он представляет собой точку отсчёта не только для индивидуального эго, но и для всех, кто является единомышленниками или связаны друг с другом волей судьбы». [12] На самых глубоких уровнях коллективной природы Самость является мистической силой и открывает для человечества возможность причастности к этой силе, «к единству многих и каждого». Именно поэтому она проявляется в образе космического человека, homomaximus, virunus или индийского Пуруши, который одновременно представляет и внутреннее бытие каждого человека, и всё человечество. [13] Только через Самость люди могут начать относиться друг к другу без примеси эгоистичной мотивации, в то время как эго-чувства практически всегда омрачнены того или иного рода сознательной или бессознательной эгоцентрической мотивацией. Поэтому свобода и величие индивидуума коренятся именно в трансцендентном Антропосе. [14]

Это может показаться неважным и незначительным, но, тем не менее, когда каждый из нас соприкасается с интеграцией своей Тени или Анимы (Анимуса), его работа затрагивает «все существующие в наши дни проблемы человечества». [15] Если мы не обращаем полноценного внимания на эти силы, они обрушиваются на нас изнутри и душат наше сознание, в которое содержимое бессознательного и должно было быть интегрировано. «Массовая дезинтеграция приходит не только извне, она также идёт изнутри, из коллективного бессознательного. Вопреки внешней защите прав человека в настоящее время в большей части Европы мы можем наблюдать столь же наивные, сколь и мощные политические партии, которые делают всё возможное, чтобы отменить эти права в пользу рабского государства, ограничивающего социальную безопасность». [16] Нашей свободе столь же угрожают внутренние социально-политические тенденции «вечных истин» (архетипических образов), которые заключаются в одержимости сокрушением сознательного эго под маской политических целей. В этом случае мы контаминированы или идентифицированы с архетипом Антропоса в его примитивной форме мистического соучастия и не можем отличить его от подлинного эмпирически ощущаемого «я». Это указывает на инфляцию со всеми вытекающими из неё последствиями разобщённости и потери человеком собственной души и внутренней защищённости. В письме Юнг пишет:

Даже небольшой группой управляет двойственный дух группы, который может нести очень благоприятные социальные изменения, однако за счёт духовной и нравственной независимости индивидуумов. Группа способствует усилению эго, благодаря которому каждый становится более смелым, адаптированным, защищённым, уверенным в себе, но менее разумным, т.к. индивид как объект собственного сознания, отходит на второй план в пользу среднего. На мой взгляд, групповая психотерапия обучает или воспитывает исключительно социального человека. Безусловно, в наше время возросла важность психологически ориентированных образовательных групп, т.к. огромное значение придаётся социализации человека и возможности его социальной адаптации.

Я полностью осознаю, что человек должен адаптироваться в обществе, но мне необходимо встать на защиту неотъемлемых прав индивидуума, поскольку только он является носителем жизни, и в наши дни он находится под опасной угрозой усреднения. Даже в самой маленькой группе принимается лишь то, что одобряется большинством. От этого необходимо отказаться. Но одного отказа недостаточно, т.к. такое решение порождает неуверенного и изолированного индивида, который будет сильно страдать из-за того, что ему нечего представлять. [17]

Пока человек представляет только себя или замкнут в себе, социальные связи (отношения) бессмысленны.

С исторической точки зрения всегда существовали религии, которые предлагали человечеству позицию вне материальных условий существования и связанных с ними проблем, т.е. позицию, из которой эти потребности могут быть преодолены психологически или духовно. [16] Только с такой религиозной позиции человек может свободно выносить суждения и принимать решения. Религия «накапливает так называемый ресурс против неизбежных обстоятельств, которым подвергается всякий, кто живёт исключительно во внешнем мире и не имеет под ногами никакой опоры, за исключением тротуара». [19] Но большинство религий сейчас до такой степени слиты с государством, что они стали вероучениями или социальными институтами с общепринятыми убеждениями и утратили субъективное отношение к иррациональным внутренним силам. Только последние могут гарантировать подлинно нравственное поведение, тогда как этика без индивидуальной ответственности перед богом является лишь конвенциональной (условной) моралью.

Вероисповедания даже пытаются бороться с индивидуальным отношением к Богу, называя его ложным благочестием, сектантством, постыдным спиритуализмом и т.д. Они стали традиционными церквями и публичными институтами, которым большинство людей платит лишь притворным выражением преданности.

Однако индивидууму, который хочет защитить себя от физической и моральной мировой власти, требуется внутренний трансцендентный опыт, иначе он не выдержит. Сегодня тоталитарные государства утверждают свою власть даже в религиозных вопросах. «Государство занимает место Бога», и с этой точки зрения социалистический режим диктатуры является религией, а государственное рабство – формой поклонения… Свободное мнение задушено, а нравственные решения – безжалостно подавлены на том основании, что цель оправдывает даже отвратительные средства… Только глава партии, который держит в своих руках политическую власть, может правильно интерпретировать государственные доктрины, и он делает это так, как ему вздумается». [20] «Нравственное решение человеческого индивида уже не учитывается – что оно может сделать в одиночку против слепого движения масс! Таким образом, ложь становится действующим принципом политической активности». [21]

Как диктат государства, так и светская религия делают акцент на идее сообщества. Это базис идеала «коммунизма», и он поглотил так много людей, что возымел противоположный желаемому эффект: рассеял распри и недоверие… Без труда можно заметить, что «сообщество» незаменимо в организации масс и, следовательно, это обоюдоострое оружие. Поэтому от сообщества нельзя ожидать эффекта, который бы перевесил суггестивное влияние окружающей среды… Реальные изменения личности могут произойти только благодаря личной встрече одного человека с другим. [22]

Однако западный человек был очарован идеалом сообщества, и в течение некоторого времени церкви делали всё возможное для поощрения «групповых переживаний» и привлечения общественности к разного рода социальным действиям – от брака и работы до популярных концертов, вместо того, чтобы поощрять разговор с «внутренним духовным человеком». [23] Ответственные за церковную власть люди бежали от этой задачи, предпочитая поддаваться собственному комплексу власти, отыгрывая то, что Юнг называл «игрой овец и пастухов». [24]

Такая же тенденция распространилась в качестве тренда и в более узкой области психотерапии, в так называемых группах «переживания себя» или похожих типах групповой терапии. Однако Юнг никогда не уставал подчёркивать, что любая целительная трансформация может произойти только внутри человека: «Операция проводится на индивидууме… Я упоминаю этот факт из-за современной тенденции лечить психику с помощью группового анализа, как если бы она была коллективным явлением. Такая тенденция игнорирует фактор индивидуальной психики». [25]

Даже небольшой группой управляет групповой дух суггестии, который может оказать очень благоприятное воздействие, однако за счёт духовной и нравственной независимости индивида. Группа способствует усилению эго… но индивидуальность человека уменьшается и отодвигается на второй план в пользу среднего. Однако в связи с пресловутой человеческой склонностью цепляться за других людей или за «-измы» вместо того, чтобы найти безопасность и независимость в себе, существует опасность того, что человек сделает группу своим отцом или матерью, а поэтому останется зависимым, неуверенным в себе и инфантильным, как и был прежде. [26]

Кроме того, групповая терапия нуждается в лидере, роль которого следует рассмотреть более подробно. Исторически роль священника, как и роль врача, психотерапевта восходит к ролям шаманов и знахарей у первобытных народов, среди которых такие люди были хранителями традиционных ритуалов и защитниками жизни души. Им был известен правильный способ умирания, и они помогали душе отправиться в дальнейшее загробное путешествие. [27] Лечение как индивидуальной души, так и коллектива было главной задачей шамана. Если обычный человек встретит демона или дух (с психологической точки зрения, это архетипическое содержание коллективного бессознательного), он будет захвачен этой фигурой и заболеет. То же самое происходит с шаманом во время его инициации, но он знает, как высвободиться и исцелить себя с помощью правильного паттерна поведения по отношению к духовному миру. В дальнейшем это позволяет ему помогать обычным страдальцам, которые не могут помочь себе. Внутренний символический опыт, через который шаман проходит во время инициации, совпадает с символическом опытом современного человека, который переживается им в процессе индивидуации. Поэтому можно сказать, что шаманы или знахари были наиболее индивидуированными или сознательными личностями из всей группы, к которой они принадлежали. Этот факт естественным образом обеспечивал им авторитет среди других членов группы, и это шло у них изнутри. Однако с самого начала, даже на такой ранней стадии, тень шамана представала в образе психотического чёрного мага, который злоупотреблял своим внутренним опытом восприятия духовного мира и стремился к личной власти. Подлинный шаман обладает непреднамеренной властью за счёт того, что за ним стоят духи (в особенности, архетип Самости), в то время как чёрный маг предъявляет права на коллективную власть из своего эго и, следовательно, является психически больным. В качестве современных примеров такого типа поведения выступают Распутин и Гитлер, а также другие подобные им фигуры. Однако процесс индивидуации несовместим с какой-либо претензией на социальную власть, и столь же обманчиво, когда такой человек делает вид, что стремится к этому из лучших побуждений либерального лидера или охраняющего душу священника.

Когда, вследствие развития конфессиональных и традиционно ориентированных церквей, начали подавляться индивидуальные символы бессознательного, авторитет официальных представителей церквей распространился более широко, и он перестал быть той «естественной» властью, которой обладали более сознательные люди. Само выражение «пастырь душ» и сравнение верующих со «стадом овец» уже о многом говорит. Никто не принял во внимание тот факт, что зависимость и готовность следовать за общиной также отражает огромную опасность, потому что всегда готовые следовать за другими «овцы» столь же охотно могут принять и деструктивную власть. Юнг критиковал протестантизм не за то, что он достаточно далеко ушёл по собственному пути, но исходя из позиции, согласно которой индивидуум должен принимать на себя всю тяжесть ответственности за свою внутреннюю жизнь. Он хотел, чтобы старая игра в «овцу и пастуха» раз и навсегда прекратилась. [29] Нет другого способа найти того «внутреннего человека», Антропоса, который похож на фигуру Христа, но не идентичен ей. Этот внутренний Антропос не будет играть в «овец и пастуха», «потому что у него достаточно сил для того, чтобы стать пастухом для самого себя». [30] Он автономен по отношению к догме, а вместе с тем, и к коллективу.

Коллективные организации тоталитарных государств и конфессиональных церквей интерпретировали все индивидуальные импульсы и движения психики как эгоистичное своеволие (упрямство). Наука обесценивает их как «субъективизм» или тип ереси, духовной гордыни [31], что выглядит иронично, если вспомнить, что «христианство удерживает перед нами символ, содержанием которого является индивидуальный путь человека, Христа, который рассматривает процесс индивидуации как воплощение и откровение Бога в себе». [32] «Разве Иисус и Павел не являются прототипами тех, кто, доверяя собственному внутреннему опыту, нашли свой индивидуальный путь вопреки всему миру?» [33]

Естественно, существует и эгоистичный, и асоциальный индивидуализм, и общество имеет право защищать себя от «отъявленного субъективизма» [34], но чем в большей степени общество состоит из де-индивидуализированных людей, тем более беззащитным оно становится перед захватом власти безжалостными индивидуалистами. Определённо, наибольшей актуальностью в наши дни пользуется суггестивное влияние комфортной окружающей среды, которая усиливает тенденцию человека «ожидать всего извне» и выводит на  первый план симуляцию вещей, которые не происходили, но называются подлинными и глубинными внутренними изменениями в личности. [35] «Устойчивость к массовой организации может быть доступна только тому, кто сам так же хорошо организован, как и массы» [36], то есть тому, кто пережил опыт внутреннего синтеза в символе Самости.

Современное деление общества на «правых» и «левых» представляет собой невротическую диссоциацию, которая отражена на мировой арене и внутри современного человека. Такое внутреннее расщепление порождает Тень, то есть то, что отвергается сознанием, и эта тень проецируется на противника, в то время как сам носитель Тени идентифицируется с фиктивным образом «я» и абстрактной картиной мира, предлагаемой научным рационализмом. [37] Это приводит к утрате инстинктов и любви к ближним [38], которая так необходима современному миру. [39]

На Западе старые иерархии были подорваны, главным образом, массовым фактором, на Востоке -  развитием технологий. Главной причиной таких изменений является экономическая и психологическая перестройка промышленности, которая привела к быстрому развитию технологий. Но, очевидно, развитие технологий базируется на специфической рационалистической дифференциации сознания, которая склонна подавлять все иррациональные особенности психики. Следовательно, в личности и целых народах возникает бессознательное противодействие, усиление которого со временем приводит к открытому конфликту. [40]

С того времени, когда Юнг писал эти слова (1954 год), вспышка иррационального противодействия уже успела выйти на поверхность и проявилась в революционном восстании современной молодёжи против техники, промышленности и академического рационализма. Это проявилось в посыле: «Уничтожь то, что разрушает твоё «я» (тебя)». Но такое восстание исчерпывает себя, поскольку страсть к разрушению и вспышка теневых элементов не могут найти способ перейти в бытие.

В наши дни, спустя тридцать лет после смерти Юнга, проявления Тени ещё более очевидны, чем в его время. Насилие, вымогательство, ложь и давление по отношению к индивидууму всюду проявляются как их доказательство. Это уже происходит по обе стороны «железного занавеса». Распространяются инфантильная безответственность и жадность, а государство или общество всячески пренебрегает индивидуумом по глупости или жестокости. Несмотря на то, что ситуация становится всё более и более угрожающей, в ней есть зародыш надежды, состоящий в том, что нынешнее положение дел может возыметь эффект шоковой терапии, вследствие которой современный жалкий, инфантильный и слабый человек трансформируется в человека будущего, который будет знать себя и отвечать за свою судьбу, и государство станет его слугой, а не господином. [41] Юнг питал небольшую надежду на возможные изменения в Советском Союзе, т.к. государственное рабство достигало там столь высокой степени, что изменения казались практически неизбежными. Пражские восстания 1968 года, «Меморандум» Сахарова и восстания других мужественных людей показали, что пламя свободы не было погашено в Восточной Европе и что там, как и везде, есть достойные и честные люди, которые ненавидят тиранию и ложь и в любое время готовы откровенно высказывать свою позицию. Но хватит ли разума нам, западным людям, чтобы отстоять ещё оставленные нам свободы? Несмотря на расползающуюся опасность хаотичного индивидуализма, в настоящее время уважение прав человека и признание иррациональной, творческой основы бытия не гарантируется нигде, включая те города, где демократические свободы ещё более или менее живы.

В подлинной демократии нет места обманчивому внутреннему покою. Вместо этого там присутствует внутренняя борьба между противоположностями, которая выражается в форме конфронтации между отдельными индивидуумами и группами. Эти битвы ведутся в рамках правовых и конституциональных ограничений. Но есть лишь один способ перейти к следующей ступени: обнаружить противника внутри себя, в ненасытной и мощной энергии нашей собственной тени. Агрессивные инстинкты человека невозможно просто взять и выключить – необходимо считаться с человеческой природой, такой, какая она есть. Поэтому демократию следует рассматривать как осмысленную общественную структуру: она даёт место быть неизбежным конфликтам в определённых рамках национальных границ. Было бы ещё лучше, если бы мы признали, что наш наизлейший враг живёт в наших собственных сердцах. [42]

Юнг со всей серьёзностью относился к собственным обязанностям гражданина Швейцарии. Много раз по воскресеньям ему хотелось добраться до своего любимого Боллингена, но он оставался дома, когда решались важные вопросы голосования, и беседовал со своим садовником, Германом Мюллером, который сохранял все доступные ему газетные статьи по неоднозначным вопросам и давал их читать Юнгу. [43] Он даже по-доброму отзывался о неблаговидных характеристиках жителей Швейцарии (упрямство и подозрительность), потому как считал, что эти качества часто выступают в качестве защиты от зловредных зарубежных тенденций и вошедших в моду эксцентричных идей.

Я вижу куда больше здоровых для нашего отечества тенденций в трезвом скептицизме в отношении каждой волны пропаганды, в глубоком инстинктивном контакте с природой и в самоограничении, основанном на самопознании, чем в оживлённых обсуждениях обновлений и истерических попытках искать новые направления. Через некоторое время обнаружится, что в мировой истории никогда не случалось ничего по-настоящему «нового».  Можно было бы говорить о чём-то по-настоящему новом только в невероятной ситуации, в которой разум, человечность и любовь одержали бы последнюю победу. [44]

По мнению Юнга, наибольшую опасность в наши дни на западе представляют вездесущие «подрывные» меньшинства, которые держат наготове «воспламенённые факелы» и с гордостью встают на защиту чувства справедливости. [45] Он часто подчёркивал, что не следует недооценивать опасность этих групп, так как излишне оптимистичная оценка «благоразумия» среднего гражданина не рациональна; среди уважаемых нами граждан слишком много преступников и личностей с латентной патологией, которая скрывается за внешней нормой и обусловлена бессознательными болезнями и болезненными тенденциями. В случае переворота такие люди внезапно активизируются и вступают на позиции представителей насильственной власти. Ими управляют инфантильные желания и фантазии, личные аффекты и обиды, которые поражают обычных граждан до тех пор, пока те не признали их в качестве собственной тени. [36] Привычное обесценивание проблемы зла создаёт для нас негативную ситуацию и, на мой взгляд, мы не сможем оценить ситуацию более сознательно до тех пор, пока не пройдём через определённое количество бедствий. В любом случае, Юнг знал, что он в одиночестве стоял на своей компенсационной контр-позиции тенденциям своего времени и что его работа и его идеи могли оказаться совершенно забытыми (как, например, это было в случае Экхарта) и не восстановленными в течение нескольких столетий. Это знание печалило его, но не меняло его позицию. Он знал, что, несмотря на одиночество, на его стороне был один тайный, но мощный союзник: всё ещё бессознательный дух будущего.

Перевод Татьяны Ивановой. Опубликовано на сайте Касталии: http://castalia.ru/posledovateli-yunga-perevody/2193-mariya-luiza-fon-frants-mif-yunga-dlya-sovremennogo-cheloveka-glava-13-individuum-i-obschestvo.html