«На протяжении многих веков христианство пребывает во сне и не развивает свой миф. Оно не хотело слушать тех, кто пытался внести в его мифические идеи смутные зачатки роста». [1] Такие духовные деятели, как Джоаккино да Фьоре, Майстер Экхарт, Якоб Бёме, Папа Римский XII и, в особенности, алхимики иногда достаточно сознательно, но чаще наивно и ни о чём не подозревая, формировали и развивали христианский миф своими бессознательными проекциями. [2]

Первые в этом деле алхимики, чьи произведения были сохранены, были известны как гностики. Некоторые из них были натурфилософами (Зосимос, Комариоус, Стефанос и др.). В их трудах ещё не было различий между религией и естественнонаучными дисциплинами, а также между философией и экспериментальными науками. У этих людей было религиозно-философское мировоззрение, которое они пытались углублять с помощью «химических» экспериментов. Вполне возможно, что именно удачное сочетание спекулятивного философского духа греков с развитой металлургией Вавилона, а также со специализированной на бальзамировании химией Египта (которая была насквозь пропитана мистическими и религиозными смыслами) и дало толчок к созданию естественной науки в александрийский период и первые века христианства. [3] Центральным для всех известных алхимических работ является образ Антропоса, божественного человека или сверхчеловека, которого необходимо освободить от заточения в тёмную материю. В результате такой работы человек может освободиться и в то же время стать бессмертным. С одной стороны, значительное влияние на алхимиков оказали идеи египетского ритуала бальзамирования, в котором с помощью конкретных материальных операций тело мёртвого трансформировалось в бога Осириса и, таким образом, отождествлялось с ним [4]. С другой стороны, необходимо учитывать влияние ряда гностических мифов, которые учили, что великий духовный человек был утянут своим собственным отражением в тьму материального мира, а задачей адепта является его освобождение. [5] C психологической точки зрения, этот миф выражает проекции содержимого бессознательного. В первую очередь, Плерома представляет собой духовную сферу, превосходящую человеческое сознание. Антропос падает в материю, т.е. его образ констеллируется в материи, и человек заранее знает, где он и что собой представляет, в соответствии с чем и будет его искать. На протяжении последних столетий в нашей культуре повторилось нечто подобное процессу, который происходил в эпоху поздней античности. Христианский образ метафизического бога всё больше утрачивал своё значение, вместе с чем росло значение материального мира. В противовес Нильсу Бору и в качестве аргумента против индетерминизма квантовой физики Эйнштейн говорил: «Бог не играет в кости». Когда Паули узнал о принципе соответствия, он воскликнул: «Выход, Бог – левша!». Из таких эмоционально заряженных высказываний следует, что в наши дни открыто или скрыто физики по-прежнему ищут в своих исследованиях материи «тайну Бога». Для них эти исследования имеют не меньший нуминозный смысл, чем для алхимиков.

Сегодня мы понимаем, что изначально алхимики не знали о материи практически ничего, поэтому в данном вопросе им приходилось идти наощупь. Они заполняли эту тьму фантазиями и гипотезами, которые, как и в истории каждой науки, позже оказывались недостаточными или ошибочными. До Юнга алхимию рассматривали исключительно как предпосылку развития химии, а алхимические размышления – как суеверные или не имеющие отношения к науке «фантазии». [6] Одним из величайших и до сих пор недооценённых открытий Юнга было открытие религиозного мифа алхимии. Юнг безошибочно определил истоки возникновения этого мифа и то, как он до сих пор влияет на бессознательное западного человека.

По-видимому, на Дальнем Востоке происходило параллельное развитие. Некоторые восточные учёные указывали на прямой путь к трансцендентным духовным переживаниям, который проповедовался в ряде продвинутых форм индийской йоги и китайского даосизма, идущего по пути феминной духовности (Дао символизирует мать). Таким образом, на востоке также существовала своего рода алхимия, которая стремилась освободить «высшего, благородного человека» от материи физического тела. [7]

Задолго до того, как Юнг, будучи студентом гимназии, узнал о существовании алхимического символизма, он предавался непрерывным фантазиям, пытаясь сократить путь от школы до дома. Он представлял себя владыкой тайны некоего замка. В этом замке были медные колонны, которые наверху разветвлялись на небольшие корешки. Эти корешки необъяснимым образом произрастали из воздуха. Некоторые из них в специальном подвальном аппарате превращались в золото. Юнг переживал эту фантазию, как величайшую тайну, которую он должен был хранить внутри себя. [8] Много лет спустя, в 1926 году Юнг видел удивительный сон, который обратил его внимание на алхимию. [9] В этом сне он был заточён в замке, а его кучер воскликнул: «Мы попали в семнадцатый век». Позже Юнг понял, что семнадцатый век был периодом смерти алхимии, исходя из его ему пришлось вернуться к этому времени. Спустя два года после этого сна он познакомился с даосской алхимией через Ричарда Вильгельма. Это знакомство пробудило в нём интерес к западной алхимии. Юнг заказал себе книгу «Искусство изготовления золота, именуемое химией» (1593) в двух томах, и перед её получением ему приснился очень важный сон. В предшествующей серии снов он часто видел некое неизведанное или чужое для него крыло дома, к которому в данном сне он, наконец, смог приблизиться:

Там я обнаружил прекрасную библиотеку, в которую, в основном, входили книги 17-18 веков. Вдоль стен стояли огромные и толстые фолианты в переплёте из свиной кожи. Некоторые из этих книг были украшены медными гравюрами. В них были необычные символические иллюстрации, которых ранее я никогда не встречал. [10]

На следующий день Юнг получил упомянутый выше сборник алхимических сочинений. Исходя из сна, Юнг понял, что алхимия имеет отношение к тем частям его личности, которые ему необходимо исследовать. В молодости Юнг ещё не был таким знатоком алхимической философии, как Гёте. У него не было никаких знаний об алхимии, за исключением нескольких туманных намёков из «Фауста». Однако он замечал, что многие его личные сны и сны его пациентов, по всей видимости, содержали алхимические мотивы. [11] Сны, приводимые Юнгом в своих мемуарах [12], заставили его глубоко задуматься над алхимическими трудами. [13] В последующие годы он собрал коллекцию конспектов с подробными выдержками из многочисленных алхимических текстов. С их помощью Юнг постепенно вычленял повторяющиеся и имеющие наиболее важное значение символы и идеи. Собранные Юнгом материалы сводятся к следующему.

Западные алхимики проецировали на материю собственный опыт соприкосновения с бессознательным. Их эксперименты были опасны[14], они подвергались слухам и подозрениям в чёрной магии и вынуждены были вести свою работу тайно и в изоляции. Зачастую они не знали, как задать правильный вопрос о тайнах материи, поэтому им приходилось следовать в своих поисках за снами и видениями. [15] Таким образом, они находились в той же ситуации, в которую попадает наш современник, пытаясь исследовать тёмную, бессознательную сторону психики. В своё время алхимики являлись «практиками, познающими Бога через непосредственное переживание», которые отличались от консервативных представителей различных вероисповеданий, чьей целью было не получение опыта, а сохранение и толкование исторической истины божественного откровения.

Арабы продолжили развивать греческую алхимию и математику. Алхимики исламского мира по духу были гораздо ближе к шиитам, которые искали опыт переживания Бога, чем к представителям ортодоксальной веры. К примеру, Махаммед ибн Умэйл (10 век), известный на западе как «Старший» (Шейх) был шиитом, и его работа «Книга Серебряной Воды и Звёздной Земли» (известная на латыни как «Химия») явно несёт на себе отпечаток его личного мистического опыта. [16] (То же самое касается каббалистов более позднего периода, которые гораздо лучше понимали алхимию, чем представители ортодоксальных кругов.) [17] Алхимики всегда были связаны с теми религиозными течениями и культурными условиями, которые подразумевали поиск внутреннего и непосредственного духовного опыта.

 Это подтверждалось тем обстоятельством, что испанцы и сицилийские арабы продолжили историю алхимии после крестовых походов, в результате чего алхимия вновь вернулась в христианский мир. Затем она была подхвачена некоторыми священнослужителями, среди которых были Альбертус Магнус, Винсент из Бове, Роджер Бэкон, Аллан де Лилль, Раймунд Луллий и, вероятно, Фома Аквинский. [18] Подобно последним годам Альберта Эйнштейна и Вольфганга Паули, их деятельность была направлена на поиски в творении следов Творца, т.е. на поиски самого Бога, скрытого в материи и желающего быть найденным.

В первой главе «Психологии и алхимии» Юнг приводит серию снов современного ему учёного, который занимался исследованием естественнонаучных проблем. Эти сны показывают нам, что алхимический миф по-прежнему жив, но всё ещё пребывает в бессознательной форме. Алхимики не считали неорганическую материю «мёртвой». Они относились к ней, как к чему-то живому и неизведанному, и полагали, что возможности материи не исчерпываются техническими манипуляциями, а для того, чтобы познать их, необходимо установить с ней глубинную связь. Алхимики пытались достичь этого через сны, медитацию и целенаправленное фантазирование [19], которое столь схоже с заново открытым Юнгом «активным воображением». [20]

«Дух материи», который они в подавляющем большинстве искали, носил имя Духа Меркурия. Алхимики соотносили Меркурия с Гермесом, который в период поздней античности являлся богом откровения, а также с гностическим Гермесом-Тотом. [21] Именно этот гностический бог представляет собой амплификацию образа из первого сновидения Юнга, т.е. пневматического Адама или божественного человека, который был символически представлен в образе фаллоса и озабочен попыткой познать божественно-человеческий дух творения, скрытый в глубинах материи (в сновидении Юнга о расположенной на лугу могиле). Меркурий считался одним из земных богов. По всей видимости, для современного человека этот нуминозный архетип переместился в глубины земли, но в действительности он обитает в глубинах человеческой психики (данное утверждение справедливо не только для отдельных индивидов, но и для множества людей в целом).

Мотив скрытого в земле Бога может быть проиллюстрирован сном одной из современных студенток. Она утратила христианскую веру и склонялась к материалистическому мировоззрению, предлагаемому современными естественнонаучными учениями. Однако такая форма рационалистической картины мира не может дать ей полноценного психологического удовлетворения. Накануне Рождества, до празднования её девятнадцатого дня рождения девушке приснился следующий сон:

Я развожу святочный костёр возле университета. Затем я перепрыгиваю через него и обнаруживаю себя стоящей на краю моря, где меня пытается поглотить рыба. Мне удаётся спастись от неё, и я отхожу подальше от моря. На суше я встречаю художника, который в растерянности стоит перед своим мольбертом. Он говорит, что больше не может рисовать и не знает, почему. [22] Пытаясь помочь ему, я погружаюсь в нарисованный им пейзаж, который внезапно становится реальным. Сначала я оказываюсь в полутьме подземного перехода, в который падает свет из галереи. В этом помещении стоит огромный каменный стол, на котором лежит девочка в красных одеждах. В четырёх метрах от неё лежит связанный мальчик. С возмущением я обращаюсь к стоящей рядом со мной женщине и спрашиваю у неё, почему он связан. Она отвечает: «Тсс! Будь осторожна! Это новорождённый бог».

Затем я внезапно оказываюсь на более глубоком уровне подземелья, в полной тьме лабиринта. Там я слышу раздающиеся со всех сторон стоны и крики отбывающих наказание заключённых. [23] Я знаю, что должна направиться к центру, чтобы не заблудиться. [24] Затем я вхожу в слабо освещённую комнату, где сидит первобытная семья, члены которой одеты в звериные шкуры. Я должна идти дальше. Во мне просыпается необъяснимый страх, т.к. я знаю, что впереди меня ждёт нечто ужасное и очень опасное. Оно находится в центре земли. Откуда-то я знаю, что на другом конце комнаты находится расположенный на уровне головы столб, при виде которого людей охватывает паника. Они пытаются убежать, врезаются в него и погибают. Я повторяю себе снова и снова: «Четыре шага, затем смотрю, а затем поклоняюсь». Далее я подхожу к нему, поднимаю глаза и вижу лицо Бога, выражающее неизбывную тоску. Вне себя от ужаса я хочу убежать, но помню о том, что сначала надо поклониться. После поклона я бросаюсь прочь.

Затем я оказываюсь в небольшой комнате. На стене висит картина художника, с которым я познакомилась. Подпись под картиной гласит: «Художник П. был проклят и умер, потому что он не почтил выходящего из воды огненного ребёнка. Этот ребёнок уничтожит его палитры». Теперь я нашла то, что хотела, и пытаюсь вновь вернуться на землю. Я попадаю в огромный зал, где живут мёртвые воины и моряки всех возрастов. Они пируют за длинными столами. Я знаю, что не должна вступать с ними в контакт, иначе рискую навсегда остаться в Стране Мёртвых. Тихо и двигаясь по стеночке, я начинаю уходить. Но когда я почти уже покинула помещение, один из воинов поднял бокал и окликнул меня со словами: «Если эта девушка не найдёт принадлежащие Богородице воды, она больше никогда не сможет вернуться в мир живых». После этого меня внезапно выбрасывает из комнаты, и я вдруг вновь оказываюсь на земле. Я чувствую себя смертельно уставшей, повзрослевшей и не могу отправиться от шока. Перед собой я вижу аптеку и захожу в неё. Но я так обессилена, что падаю в обморок. Через некоторое время я вижу перед собой небольшой сосуд с чистой водой, стоящий на полке. Я знаю: «Вот оно! Вода, которая мне так нужна!». Я отдаю за неё все свои деньги, но аптекарь пренебрежительно говорит, что это простая, обычная вода. Затем я выхожу из магазина и оказываюсь на улице. На улице светло, солнце печёт в полную силу. Рядом со мной стоит человек. Я знаю, что он всегда был моим супругом. Мы идём рука об руку по берегу моря и смотрим на воду. Из водных глубин проступают чёрные лошади и колесница, на которой находится нечто неизвестное, сверхъестественное и скрытое под морской пеной. Это было рождение Афродиты. Вскоре я просыпаюсь.

Этот сон включает практически все отмеченные мной мотивы: символику трансформации образа Бога, который пережил падение в материю, в обновлённого «божественного ребёнка», а также известный алхимический мотив ртути, как живой воды, о которой в одном из древних текстов говорится, что этот символ можно интерпретировать как «невинность». В данном сне живая вода была куплена в аптеке по низкой цене, что свидетельствует о том, что обычные, мирские люди не способны оценить значение этого символа.

В конце сна появляется палящее солнце, которое в алхимических трудах означает завершение работы. Также, в конце сна происходит появление Самости в образе рождения женской богини (т.к. сон принадлежит женщине). На момент столкновения с этим сном сновидица ничего не знала об алхимии. Тем не менее, в этом сне спонтанно проявились многие из значимых алхимических образов, затрагивающих ключевые проблемы нашей эпохи.

Меркурий, «бог в материи» был для алхимиков не только ртутью, но и философским камнем, водой, «которая не мочит руки», «сухой водой» или «божественной водой». Она считалась базовой и святой универсальной субстанцией всего сущего. В то же время Меркурий символизировал огонь и свет, «свет природы, которая несёт в себе небесный дух». Он представляет собой «огонь ада», скрытый в недрах земли, но в то же время и «огонь божественной любви, в котором сгорает даже сам Бог». [25] Таким образом, это всегда парадокс, который содержит несовместимые противоположности. Алхимики подозревали, что этот символ имеет психическое происхождение, потому как называли Меркурия «духом» или «душой». [26] Они описывают его как «пневму», «поднятый ветром камень» или «мировой дух, пронизывающий землю». [27]

Как философский камень он объединяет материю и дух, а также является той тайной, которая наполняет жизнью всё, что есть в этом мире, т.е. своего рода душой мира, о которой Авиценна писал: «Он представляет собой Святой Дух, который пронизывает весь мир и носится над изначальными водами. Его также называют духом Истины, которая скрыта от мира». [28]  Некоторые древние тексты косвенно отождествляют его с Богом. [29] Но при этом его духовность не такая односторонне светлая, как у христианского Бога. Она двойственна и противоречива, может быть обманчивой и переменчивой. Он и злой, и добрый одновременно. [30] Его сущность в том, что он включает в себя все возможные противоположности и является тем людям, которые, «неосознанно разрушают себя» или «продают свою душу преходящему золоту» вместо того, чтобы развивать в себе «благочестие и скромность».  Он – космическое яйцо, из которого рождается микрокосм (мужчина и женщина).

Кроме того, Меркурий является гермафродитом, и его называют «истинно гермафродитным Адамом». Как «сверхчеловек», он содержит в себе человеческое и божественное, мужское и женское или, другими словами, является Антропосом, представляющим Самость. [33] Он часто предстаёт в образах Сенекса или Пуэра [34], т.е. «старого короля» и «юного королевича». Взаимодействие между данными противоположностями были подробно описаны в предыдущей главе. Однако в ходе процесса алхимического делания «старый король» умирает, и на его место приходит юный.

Из-за некоторого сходства с традиционно христианским Богом Меркурий часто описывается триединым [35] и представляющим собой двойника Христа, всей Троицы или даже мирового Логоса. [36] Однако иногда его отождествляют с Люцифером или дьяволом. Особого внимания требуют его отношения с феминным принципом. Он – сын великой матери-природы: «Она родила меня и родилась от меня». [37] Иногда его сравнивали с «целомудренной девой». [38] Алхимик Майкл Майер отождествляет его с Гермесом, богом любви и плодородия, которому поклонялись как фаллосу. [39] В Божественном Браке Христиана Розенкрейца он предстал в виде Амура, вооружённого стрелой страсти (telum passionis). [40] Кроме того, он отвечает за связь с подземным миром и царством мёртвых, тёмную инициацию и достижение состояния «земного Бога», который объединяет в себе всё сущее. [41] Такое всеобъемлющее единство обычно символизируют дракон (Уроборос) и сказочные существа, которые соединяли в себе землю, огонь и воздух.

Юнг объясняет все эти символические проекции алхимиков феноменологией объективного духа, подлинной матрицей психического опыта, которые и символизируют данные образы. Человек не может властвовать над материей без пристального наблюдения за ней и выведения её законов. Объективный дух, который в наши дни называется бессознательным, таинственным и неуловимым, также подчиняется законам, но внечеловеческим или сверхчеловеческим.

В отличие от светлого и одухотворённого Христа, Меркурий символизирует тёмного и скрытого Бога, который воплощает совмещение противоположностей и компенсирует устоявшийся в коллективном сознании символ одностороннего Бога. «Нерешительность, погружённость в сон и интроспективная задумчивость являются чертами характера Меркурия», предназначение которого не в том, чтобы занять место Христа, а в том, чтобы занять по отношению к нему компенсирующую позицию. [43]

С особой остротой Юнг осознал этот факт после одного случившегося с ним видения. [44] В своих мемуарах он пишет:

Однажды ночью я проснулся и увидел на своей постели фигуру распятого Христа, залитого ярким светом. Величина этого образа не соответствовала натуральной, но было очень светло, и я увидел, что его тело сделано из зеленоватого золота. Это было удивительное, потрясающе красивое зрелище. …

… Это видение пришло ко мне словно для того, чтобы обратить моё внимание на то, что я упускал из виду в своих размышлениях: сходство между Христом и необыкновенным золотом алхимиков. Когда я понял, что видение указывало на центральный алхимический символ, я почувствовал умиротворение.

Зелёное золото представляло собой живую субстанцию, которую алхимики видели не только в человеке, но и в неорганической материи. Оно – выражение духа жизни, души мира или сына макрокосма, Антропоса, который оживляет весь космос. Этот дух вбирает всё, включая неживую материю; он пронизывает металлы и камни. [45]

Меркурий – это сын макрокосма; мастера искусства превозносят его как benedicta viriditas – благословенную зелень. [46] (В церковной символике зелёный цвет является атрибутом святого духа.) Зелень, по мнению алхимика Майлиаса, является тем семенем роста, которое Бог вдохнул во все сотворённые им вещи [47] и из которого прорастает их жизнь. Таким образом, мировоззрение Юнга сочетало в своей целостности как образ Христа, так и фигуру Меркурия. Юнг писал: «С исторической точки зрения колоссально важное значение имел момент, когда гуманист Патрици убедил Римского Папу Григория XIV в том, что герметическая философия (которая поддерживалась учением Гермеса, т.е. Меркурия-Тота [48] ) должна занять место Аристотеля в доктрине церкви. В этот момент, наконец, вступили в контакт два мировоззрения, которые в будущем должны были стать единым. [49]

Сон женщины-современницы иллюстрирует тот факт, что выраженная в видении Юнга проблема является широко распространённой тенденцией коллективного бессознательного, а не его личной проблемой. [50] Ей снилось:

В сумерках я вошла в свой дом и попала в тускло освещённый и довольно пустой зал. На его каменном полу лежала куча соломы. В зале я увидела фигуру человека средних лет, одетого, как бродяга. С глубоким потрясением я понимаю, что это Христос. Однако его тело состоит не из плоти и крови, а из яркого, светящегося и горячего металла. Он говорит: «Вы не могли бы помочь мне? Возьмите таз с водой и вылейте на меня, чтобы смягчить моё сияние». Я делаю это. Вода шипит и испаряется, а его тело превращается в тёмный металл, не теряя своей гибкости и жизни. Незнакомец улыбается и тихо произносит: «Спасибо».

Продолжение главы >>